Диакон Андрей Кураев. Эсхатология
Недавно в Москву приезжал Печерский старец о. Иоанн (Крестьянкин). Его встречают люди, почитающие его, и говорят: «Батюшка, мы, по вашему благословению, готовимся к концу света». На что старец отвечает: «Да? Когда это случится, вы меня позовите, предупредите, я приду. Мне интересно будет посмотреть».
Во второй половине сентября 1998 г. состоялась уже девятая по счету международная конференция «Наука, философия, религия», ежегодно проводимая в Объединенном институте ядерных исследований в г. Дубна Московской обл. Эти встречи представляют собой живую, открытую дискуссию ведущих отечественных и зарубежных ученых, философов, богословов как по мировоззренческим и религиозным вопросам, которые во все века стоят перед человеческим сознанием, так и по самым актуальным, животрепещущим проблемам современности. Предлагаемое ниже выступление известного церковного публициста и богослова является своего рода попыткой свести к общему знаменателю «вечное» и «временное», попыткой показать глубинную связь между сокровенной сферой человеческого духа, процессами происходящими внутри Церкви и социально-политическим положением общества в целом.
Фундаментальная интуиция христианского понимания космоса состоит в том, что мир возник и живет по воле Творца. И это значит, что у Бога есть некий замысел о мире. Мир создан таким, что он призван к движению. И если этот импульс в самом мире, в человеке прежде всего, исчерпывается, то тогда с миром происходит то же, что и с акулой — говорят, если она останавливается — тонет и умирает, поэтому даже во время сна акула продолжает плавать. Так же и с человечеством — я имею в виду следующее обстоятельство: мир, который перестает тянуться к Небу, начинает разлагаться.
Здесь звучало мнение о том, что, с точки зрения христиан, мир идет к концу потому, что Бог гневается на грехи людей и наконец говорит: «Ну все, хватит!» На самом же деле все обстоит иначе. Самое страшное в том, что конец света наступает благодаря нам — мы сами его приближаем. Постепенно мы формируем такое общество, такой склад своего мышления, такую систему ценностей, при которых человек уже не может узнавать о том замысле, который есть у Бога относительно мира, и не стремится уже этот замысел осуществить. Представьте себе — течет равнинная река, и вот, где-то на крутой излучине, во время половодья она намывает гору мусора — из бревен, грязи, ила, и создает себе препятствие, косу. И если течение вялое, то река может, в конце концов, сама перекрыть себе путь. И тогда она или будет искать другое направление для своего течения, выйдя из берегов, или же придется взрывать эту плотину.
Когда я стоял еще на пороге церкви, меня смущало недоумение: ну как это может наступить конец света? Я слыхал, что именно по нашим грехам это будет возможно. Хорошо, мы, взрослые люди, получим по нашим грехам — это понятно. Но ведь есть маленькие дети, которые ни в чем не повинны, почему им не дать шанса? Постепенно в моем сознании вырос ответ, о котором я вам уже сказал. Дело не в судебном приговоре Бога человечеству: «Вот, Я все взвесил и нашел, что вы все очень легкие, поэтому взрываю вселенную, конец вашей истории». Нет, мы сами, именно сами выбираем такой способ жизни, при котором невозможна тяга к Небесам, а значит невозможно дальнейшее существование.
Вот здесь и начинается прямой переход от эсхатологии к политике. Если бы мы могли сказать так: «Вот придет этот страшный антихрист, всех нас пленит, поставит на всех свою печать, и тогда мы, конечно, потеряем Христа», — это было бы очень утешительное представление. Но все гораздо страшнее. Дело не в том, что антихрист навязывает миру свою власть с помощью некой магической силы. Если Апокалипсис попробовать перевести на язык политологии, то вот что мы увидим: царство антихриста, во-первых, оказывается глобальным явлением, планетарным, а не локализованным в какой-то одной части света; во-вторых, это тоталитарное общество, которое контролирует не только движение денег, но и стремится контролировать мысли людей, их веру; в-третьих, это общество не атеистическое, а теократическое, т. е. оно стремится навязать именно свою веру, свой способ религиозной жизни. И если окажется, что человек воспитан в этом обществе: миром рекламы, миром школы, миром идеологии,-то в таком случае для этого человека невозможно будет ни правильно поставить вопрос: «Господи, как мне найти Тебя? Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» — ни расслышать правильный ответ. Ответы будут громкие, наглые, но все они по своей сути будут поддельные.
А теперь я попытаюсь разъяснить в заданной перспективе некоторые события, которые происходят у нас сегодня. Я думаю, что люди, имеющие вкус к геополитическим «шахматным» играм, понимают, что существуют в мире серьезные силы, заинтересованные, мягко говоря, в конфедерализации России (а по сути — в развале!). Эти идеи тем же Бжезинским, а ранее Сахаровым неоднократно озвучивались. Но дело в том, что произвести развал России, и не допустить воссоединения славянских народов бывшего СССР возможно лишь при условии, если будет расколото духовное единство славянских православных народов. И как бы ни было мало влияние религиозного фактора на нашу политическую жизнь, тем не менее политологу, который ставит своей целью распад России, желательно учесть религиозный фактор и обезопасить себя с этой стороны. Для этого проще всего спровоцировать раскол в Церкви. Конечно, производится масса и других действий, одно из них — активная материальная подпитка деятельности как иностранных миссионеров, так и доморощенных сект — ведь до сих пор никто не знает, где «Белое братство», эта первая секта послеперестроечного периода, взяло огромные деньги, чтобы на каждом фонарном столбе Советского Союза повесить цветной глянцевый портрет Марины Цвигун — своей комсомольской богини. И таких загадок очень много в истории нынешних послесоветских сект. Это одно из направлений. Другое направление — и это гораздо важнее — лишить саму Православную Церковь способности к регенерации ее духа. Потому что, пока существует этот духовный «скелет», скрепляющий народное тело, самоидентификация людей с православной традицией может осуществляться даже не по религиозным, а по национально-патриотическим или культурным мотивам. И тогда слово Церковь может стать серьезным, веским словом, словом, направленным против расколов, против распада, за воссоединение. В таком случае сторонникам распада России нужно сделать так, чтобы сама Церковь перестала быть противником раскола как внутри самой себя, так и в обществе в целом.
Подобная ситуация уже сложилась на Украине, где, как минимум, пять групп претендуют на то, чтобы именовать себя Православной Украинской Церковью. В России же ситуация разворачивается несколько иначе. Я бы назвал чудом то, что наша церковная жизнь не претерпела в 90-х годах серьезных расколов. Попытки были самые основательные — и справа, и слева: и деятельность о. Георгия Кочеткова, и его крайних оппонентов, той же Зарубежной Церкви (карловчан) и т. д. Они пока не увенчались успехом. Мне кажется, этот опыт был учтен. Не надо быть большим специалистом в Русской церковной истории, чтобы понять: наш национальный менталитет устроен так, что наше церковное сознание слабо реагирует на провокации слева, на призывы: «Ну, давайте, обновим что-нибудь, модернизируем». Здесь у нас очень хорошее чутье и вековой иммунитет. Но перед угрозой справа наше православное русское сознание веками было беззащитно. На «правый глаз» мы, увы, слепы, справа к нам может подойти любой искуситель и нашептать все, что угодно, прикрывшись благочестивыми словами: «А так учат Отцы!» Мы уже привыкли к тому, что сектанты выдирают из Библии цитаты и с их помощью начинают нападать на Церковь. Еще легче это сделать со Св. Отцами. В Москве, скажем, есть такая «секточка» — «Общество ревнителей истинно православного благочестия». Как они действуют? Приходит в храм в многолюдный день какая-нибудь благочестивая барышня, благочестивая, дальше некуда — в три оборота платок на голове. Подходит она к какому-нибудь прихожанину и говорит: «Вот у меня здесь книжечка, мне не понятно, что прп. Симеон хочет сказать, поясните мне». Ну, сами понимаете, православное сердце тает от этих слов. «Сестренка, — с радостью отвечает он, — что у тебя?» — «Да вот, преподобный Симеон пишет: без слез никогда не причащайся, что это значит?» Прихожанин пытается пояснить, что да, если бы мы вполне понимали Таинство Крови Христовой, излиянной за нас и за весь мир, то, действительно, никогда бы без слез не причащались, но мы недостойны, к сожалению, мы больны, и Господь призывает нас к лекарству, чтобы Оно исцелило нашу душу». Но тут интонации вопрошающей меняются. «Нет, брат, прп. Симеон прямо пишет: без слез никогда не причащайся! А я была у вас сегодня на службе и видела, что никто не плачет: ни батюшки, ни прихожане, — значит у вас неправильная церковь, неправильная благодать, неправильные таинства. А вы вот приходите к нам по такому-то адресу, на такую вот квартирку — у нас все рыдают гарантированно».
Нам надо быть готовыми к тому, что справа нередко подходят люди, которые, маскируясь под очень серьезное благочестие, консерватизм, традиционализм, на самом деле проповедуют вещи бесконечно далекие от настоящего православия. И даже опыт 17-го века показывает: раскол справа оказался жизнеспособен. По всей видимости, все это достаточно хорошо понятно противникам России, противникам Православия, и поэтому раскол справа сегодня столь активно провоцируется. Однако, при чем здесь эсхатология?
Дело все в том, что в церковном сознании тысячелетиями устоялся страх перед расколами, этими явными каноническими преступлениями. Чтобы этот страх изжить, надо сделать анестезию, надо сделать обезболивающий укол. Какой? Нам говорят: «Да, конечно мы понимаем, что это нарушение канонов. Но ведь каноны написаны не для наших времен, каноны, церковные правила написаны для нормальной, в историческом плане, жизни Церкви. А сейчас разве нормальная жизнь? Да что вы! Сейчас последние антихристовы времена».
А что такое время антихриста и с точки зрения богословия, и с точки зрения народной психологии? Это время подмены, потому что антихрист — это именно подмена, буквально — это тот, кто вместо Христа, тот, кто поставит себя на место Христа. И вот отсюда величайшая опасность, что «жена, облеченная в солнце» вдруг обернется Вавилонской блудницей. В последние времена так оно и будет. Будет псевдоблагочестие, псевдопроповедь, псевдовера. И люди, зная, памятуя об этом, думают — значит, кругом подмена, значит и патриарх ненастоящий, значит, и Екатеринбургские мощи подменили, значит, подменили все, всюду поставили печать антихриста. И подобные выводы раскрепощают души людей для того, чтобы творить расколы.
Именно поэтому позиция всех православных, которые здесь выступали, заключается в том, что всю эту апокалиптическую истерию необходимо контролировать и при этом не терять надежду. Ведь те люди, которые читают православные газеты или брошюры для народа, видят там градус эсхатологических ожиданий на десять порядков выше того, что звучит из уст иерархов и богословов. Поэтому в данный момент нарастает серьезнейший конфликт внутри Церкви между иерархами и богословами с одной стороны, и народно-фольклорным благочестием с другой. Фольклор и народ требуют: «Покажите нам антихриста!» — а иерархия разводит руками и говорит: «Где?» А на это им говорят: «Вы слепые вожди. Раз вы антихриста нам не показываете, а мы точно знаем, что он есть, значит понятно: казачки засланные. Значит от Московской Патриархии бежать надо куда подальше». Поэтому, в наше время, как и в 17-м веке, вопрос эсхатологии — это вопрос политики. И сегодня очень важно, чтобы в наших разговорах об эсхатологии звучали два мотива. Первый — не бойтесь, и второй — о дне и часе том никто не знает.
Недавно в Москву приезжал Печерский старец о. Иоанн (Крестьянкин). Его встречают люди, почитающие его, и говорят: «Батюшка, мы, по вашему благословению, готовимся к концу света». На что старец отвечает: «Да? Когда это случится, вы меня позовите, предупредите, я приду. Мне интересно будет посмотреть». Мы видим здесь удивительное проявление трезвости — той добродетели, которой нам часто очень не хватает. И последний вывод, который я хотел бы сделать из нашей беседы. Я понимаю, что, с точки зрения точной науки, богословы часто кажутся косноязычными, говорящими какими-то туманными метафорами. Но при этом я хотел бы обратить ваше внимание, что богословие в глазах ученого должно быть уважено, хотя бы потому, что оно — это все-таки попытка рациональности в иррациональном мире. Богословы непосредственно соприкасаются с этим миром, живут в нем и при этом, во избежание ложных перетолкований, пытаются объяснить его законы. Общество, которое отвергает труд богослова, или снова дает карты в руки научному атеизму, или начинает колоннами уходить в астрал, или в нем начинаются погромы. Чтобы ни того, ни другого, ни третьего не было, уважение к труду богослова, понимание языка и способов работы богословия должно быть в обществе точно таким же, как и уважение к труду ученого. И в этом смысле, в сегодняшнюю эпоху разгула оккультизма и религиозного бездумия, богословы и представители науки — самые естественные союзники. Известен секрет девичей дружбы: нужно подойти к двум подружкам, когда они шепчутся, и спросить: «Девочки, против кого дружите?» Так вот сегодня есть все исторически необходимые условия для того, чтобы Церкви и науке объединиться: нам есть против чего объединяться, нам есть против кого дружить. В наше время мы просто обречены быть вместе и поддерживать друг друга.
Опубликовано в издании Калужской епархии «Православный христианин» http://pravbeseda.ru
Добавить комментарий