Если в толпе кто-либо крикнет: «Пожар!», не все ли тотчас потеряют спокойствие и равновесие духа, начнут ис­кать выхода, а если выход не обеспечен, то не приходят ли в ужас, за­ставляющий забыть все остальное и искать только одного спасения жизни? Но вот святая Церковь вопиет: «Суд при дверях! Огонь геен­ны уже возгорелся во многих душах!» А люди слышат то почти равно­душно, и никто не трогается почти, чтобы предпринять хотя нечто для спасения погибающей души. Если и во сне человек увидит пламя страшного пожара, то не проснется ли от ужаса? Церковь же живо­писует в уме людей Страшный Суд и пламя геенны всеми чертами, способными возбудить от духовного сна, но люди никакими описа­ниями не трогаются и беспечно продолжают оставаться в духовном сне часто до самого конца жизни.

Почему же так человек нерадит о гибнущей душе своей? Очевид­но, оттого что не верит всему, что святая Церковь устами Самого Христа и апостолов возвещает о Страшном Суде и геенне. Человеку думается, что будет как- нибудь иначе и ужасы геенские минуют его:  ведь живут все так, как и он, и не проникнуты особыми страхами.  Подлинно,  ничем в данном своем рассуждении не отличается чело­век от глупой овцы стада, которая следует за всем стадом, идет туда, куда все, и почувствует ужас, когда сама увидит воочию приблизившу­юся гибель. Человеку кажется, что ужасы геенны как-нибудь минуют  его. Почему же? Не укажет ли он только на бессмысленное «авось», которым всегда и в житейских делах хочет оправдать свою беспечность, нерадение и леность? Беспечность - плод неверия в вечные муки. Если бы жива была вера в муки вечные, если бы человек знал, что муки неизбежны, как неизбежно сгореть человеку, не отходяще­му от близкого огня, то неужели не стал бы он остерегаться? «Помни последняя твоя, и во веки не согрешишь» - на нем сбывались бы эти слова Премудрого.

Люди не веруют в вечные мучения или веруют, но думают, что все не так страшно будет, как говорится в Евангелии. Почему же? Раз­ве не может быть вечных мук? Разве невозможно допустить эти му­ки? Ведь муки вечные начинаются уже на земле, человек носит их в сердце, еще не перешедши в жизнь загробную. Неверующие в веч­ные муки пусть скажут, кто из них не мучится никогда, живя на зем­ле? Кто проводит дни свои вполне счастливо, довольно и беспечаль­но? Ведь счастье - редкий цветок, который напрасно ищут целую жизнь люди и не находят того, чего желали. Если и найдут, то как скоро цветок увядает. Как самая пламенная страсть скоро блекнет, пресыщает человека, и он ищет удовлетворить ее иначе. Даже самые сильные радости, наполняющие душу восторженным блаженством, как, например, счастливая любовь, - как она скоро блекнет! Сколь­ко, кроме того, ведет за собою мук, когда на пути стоят препятствия. Сколько мук от ревности, от разных подозрений, из-за опасения по­терять то, что дорого.

Люди как будто так часто жизнерадостны, сме­ются, веселятся всячески, но кто из этих веселящихся не томится по временам ощущением душевной пустоты, ничем не наполнимой, чув­ством разочарования,  недовольства, томительной, убийственной скуки. Если счастливые не считают часов, то как скучно течет время для многих и для всякого почти во многие дни и годы его жизни. Как хочется ему  «убить» это мучительное для него время! Кого не гложет тоска? Кто не чувствует никогда, что чего-то недостает его жизни? И эта тоска или ощущение недостатка чего-то нужного, при всем види­мом счастье, разве не омрачает счастья жизни? Разве зародыш томи­мой муки в душе не есть зачаток муки вечной?  А что сказать про муки  совести? Кто их не испытывал? Ведь всякое дело, противное сове­сти, оставляет в душе горький осадок, расстройство, тревогу, муку! А сколько таких тревог ежедневно? Сколько их накопится в течение целой жизни?

Во всякой радости человеческой заметен уже для внимательного взора отблеск слез, ощущается дыхание печали, скорби и муки, если человек с совестью своей мало считается и об евангельских велени­ях не размышляет. Наоборот, посмотрите на истинного христиани­на, как он, несмотря на великие лишения, однако, светлел лицом и настроением духа, как он не впадает никогда в беспросветное уны­ние, во всем находит источник примирения. В его слезах уже заме­тен отблеск высшей неземной, вечной радости. Счастье человека грешника - красивое яблоко с изъеденной внутри сердцевиной; пе­чали праведника - небольшая царапина на коже этого яблока при здоровой сердцевине; счастье первого, при видимой постоянной ра­дости, подтачивается непрестанно червем мучающей его совести; второй терпит в мире скорби, но безвредные для самого сердца, но­сящего в себе зародыш жизни вечной.

И такие тревоги и муки совести грешника ничем неутолимы. Пусть многие тревоги тотчас почти улегаются, как пробегающие по морю волны, но это не значит, что они пропали бесследно, как и вол­на потом является в другом месте. Ведь и расстройства здоровья те­лесного не пропадают бесследно, но, улегаясь на время, постепенно копятся и порождают, наконец, общее расстройство здоровья, бо­лезнь и самую смерть. Ведь если бы не было расстройств, то что ме­шало бы человеку жить вечно? Так и в душе никакие тревоги не исче­зают бесследно! И сколько же их накопится, когда произведут они общее расстройство в жизни души! Какая тогда создается в душе му­ка! Подлинно, что человек посеет, то и пожнет. Он в самом себе, в са­мых делах своих носит муку, суд себе яст и пиет, по слову святого апо­стола (1 Кор. 11, 29), живя «недостойно».

В душе ничто не пропадает бесследно, даже то, что она восприняла почти бессознательно, - например, так влияет на нас окружающая среда, люди и обстановка. Быть может, вся жизнь иных людей слагается под влиянием этой сре­ды. И если постоянно принимает человек в душу мысли соблазни­тельные, а мысли порождают в душе чувства, желания и дела, с сове­стью несогласные, то сколько же накопится таких худых следов в ду­ше, которые человек воспринимал ежедневно, ежечасно, ежеминут­но в долгие годы своей жизни? Ведь каждым своим поступком и по­мышлением тайным человек чертит, создает как бы свой будущий об­раз подобно тому, как живописец или фотограф, и если этот образ пока еще темен, непроявлен, то он будет некогда проявлен, подобно фотографическому образу, Господом на Страшном Суде, когда Гос­подь во свете приведет тайная тмы и объявит советы сердечныя (1 Кор. 4, 5).

Подлинно, червь «неумирающий», «неусыпающий», о котором говорит Господь, не есть какое-либо изобретение ума человеческого; этот червь зарождается и растет в муках совести еще во время зем­ной жизни. Ведь так много самоубийц! Не потому ли они покончили с собой, что не могли снести начавшихся нестерпимых, неутолимых мук совести, мук разбитого счастья, мук от обманутых надежд, разру­шения желательного строя жизни? И геенна - не призрак; ведь огонь страсти, заключающий в себе муку, уже и есть начало огня геенского, который будет гореть и не угасать, если человек не позаботится во время земной жизни угасить его.

Вот почему святые так старались помнить всегда о суде и геенне огненной, как, например, преподобный Ефрем Сирин, который, «час присно провидя суда, рыдал еси горько». Вот почему предки наши так держали всегда в памяти Страшный Суд: с изображения на картине и в слове при князе Владимире начали обращение к христи­анству; с памятью о Страшном Суде выходили всегда из храма, над входом в который изображали Страшный Суд, оживляли память о нем картинами на стенах домов, духовными стихами и т. д.

И наобо­рот, ослабевая в памятовании Страшного Суда, как стали поздней­шие потомки забывать и заветы Христа! Они более помнят то, что  их занимает, что приятнее. О Страшном Суде они забывают, потому что память о нем могла бы разрушить радости жизни земной, забы­вают, думая, что до суда еще далеко и время его неопределенно. Как люди не заботятся о землетрясении, которое наступит еще, как они думают, не скоро и в неопределенный срок, так не беспокоятся и о приближении Суда, неверие же укрепляет в состоянии такой беспеч­ности. Как люди пред потопом всемирным не хотели верить пропо­веди Ноя, так и ныне люди пребывают в беспечном неверии, тем бо­лее что наука века сего внушает нередко, будто и всемирный потоп, и огонь вечный - пустые сказки. Как, думают иногда они, может быть Суд столь страшным, если Судьею будет Христос, исполненный столь великой любви к людям, кротости и всепрощения? Но ведь эта-то кротость именно и усилит страх Суда. Если грешники, на земле живя, так боятся праведника, так стараются обойти его и не встре­титься с ним, то как встретятся лицом к лицу со Христом, кротким безгрешным Праведником, помня все дела свои, какими каждый день Его прогневляли? Ведь кроткий лик Христа будет чистейшим зеркалом, в котором особенно ясно отразится вся нечистота и не­правда их жизни! И хотя бы лик Господа оставался неизменно крот­ким, не соберет ли именно эта кротость «горящие уголья» на головы грешников (Притч. 25, 22; Рим. 12, 20)? Горе тем, у кого эти уголья не возжгут в сердцах пламенного раскаяния во время земной жизни, у кого вследствие окаменения сердечного обратятся в пламя неугасающее геенны огненной!

Как же нужно и нам неослабнее хранить память о последнем Страшном Суде Христовом и муках геенны огненной! Как нужно, жи­вя на земле, плакать и радоваться совсем не о том, о чем обычно мы плачем и радуемся, заменять бесполезные печали века сего скорбью, полезной для души в ее жизни вечной, радостям суетным, мимолет­ным предпочитать радости во Христе нескончаемые! Как нужно вслед за святой Церковью, из глубины сердца воздыхая, молиться: «Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя, яко зол душа моя исполнися, и живот мой аду приближися!», или словами пес­ней нынешнего праздника:  «Увы мне, мрачная душа! Доколе от злых не отреваешися? Доколе унынием слезиши?.. Что не трепещеши вся страшнаго судища Спасова?», и еще: «Помышляю день страшный и плачуся деяний моих лукавых, како обещаю безсмертному Царю? Коим же дерзновением воззрю на Судию блудный аз? Благоутробный Отче, Сыне Единородный, Душе Святый, помилуй мя!» Аминь.